Трагические события, имеющие сегодня место быть в Киргизии, вернули меня к столь же страшным реалиям двадцатилетней давности. В то паечно-голодное и неспокойное время, когда с разрушением Союза в воздухе уже повсеместно витали флюиды зла и враждебности, чуждые идеологии семидесятилетнего братства, вскормленного «молоком» социализма, я с семьей проживал в городе Ош – в эпицентре разгоревшегося межэтнического скандала.
Тогда мы, семьи простых киргизов и узбеков, привыкших жить в тесном духовном родстве (а сколько было среди наших смешанных браков – я сам, будучи киргизом, был женат на узбечке) и всегда делить хлеб и кров, еще не понимали, что это было началом конца всему доброму, устоявшемуся за долгие годы братского союза двух родственных народов. Мы и думать не могли, что по чьему-то недоброму умыслу и хотению к нашему селению надвигалась «варфоломеевская ночь по-восточному».
Трагедия той безумной ночи коснулась моей семьи в числе первых. Жена моя, и ведать не ведавшая об уже стартовавшем социально-демократическом хаосе (она поехала в райцентр встречать дочь), просто не вернулась в тот роковой вечер домой. Ее, до неузнаваемости растерзанную, через несколько дней нашли наши знакомые киргизские братья и там же похоронили – ввиду опасности дальнейшего передвижения. Сообщили, что на груди у нее была приколота табличка с надписью «узбекская …» (вместо точек – матерщинное слово). О нашей дочери ничего не известно и по сей день (впоследствии не сумела разыскать ее и всенародно чтимая программа «Жди меня»).
Знакомые с трудом узнавали во мне прежнего статного, улыбчивого мужчину в расцвете лет, хотя всего лишь за неделю до этой кровавой бойни мне исполнилось 42 года. После случившегося с зеркальной глади на меня смотрело чужое, окаменевшее лицо дряхлого старца (ведь аскетами не рождаются – ими становятся). Я перестал видеть, слышать и чувствовать. Не спал. Не ел. Я не жил. Кругом шла самая настоящая война, а я, словно призрак, бродил между знакомыми и незнакомыми людьми, неистово желая об одном – чтобы шальная пуля или острое лезвие избавили меня от необходимости наблюдать за происходящим кошмаром. Но смерть все не приходила к юродивому (именно так воспринимали меня теперь окружающие). А я не хотел и не мог убивать – кругом были до боли родные лица…
Я заговорил снова (вернее, вскрикнул) после того, как на моих глазах выстрелом в упор убили соседского мальчонку – 9-летнего Каюмжона. Он был врагом и должен был умереть, потому что родился и жил на кыргызской земле. Потому что так решили те, кому не хватало этой самой земли. До сих пор перед моими глазами дикая картина: как-то странно подпрыгнув в воздухе, ребенок упал навзничь, обняв пыльную землю…
Хоронить его уже было некому – по всей вероятности, он был последним представителем некогда большой и дружной семьи Кадыржоновых. Пепелища на месте бывших строений для многих стали братской могилой, где неустанно выли уцелевшие одичавшие собаки. Убивали всех и вся: не только людей, но и домашний скот, кошек и собак. Я видел собственными глазами, как озверевшая толпа подонков заживо сожгла вчерашних своих соседей, поднимала на вилы малолетних детей, расчленяла трупы «врагов» и вешала их головы на забор. Реки крови – это было из реальной действительности. Вандализм и варварство, жестокость и цинизм не шли ни в какое сравнение с тем, что было когда-то описано в учебниках истории времен средневековья. Люди истребляли себе подобных только потому, что говорили на разных языках, хотя и очень близких.
Помню, как тихо и безропотно ко мне возвращалась жизнь. Я пытался анализировать, кому было выгодно это противостояние, стоившее многих сотен жизней. Вглядывался в лица людей, которые, появляясь периодически в местах скопления молодежи титульной национальности, раздавали «гуманитарную помощь» – спиртное, табак, наркотики, подгоняли живых баранов и коров. Привозили оружие, много оружия. Долго говорили о демократии и праве киргизов на лучшую долю на «своей земле». О том, что главным врагом народа являются узбеки, проникшие на чужую территорию и завладевшие чужим имуществом. «Бей чужаков! Кыргызстан – для киргизов!» – такими истерическими воплями каждый раз заканчивались крикливые выступления «демократов».
…Я не знаю, как мне тогда удалось выжить. Только помню, что очнулся я в какой-то туристической палатке в степи, и молодая женщина с красными от слез глазами пыталась влить в мой иссохший рот воды. Вокруг сидело несколько человек, четыре женщины и двое подростков, и в одной из них я с трудом узнал бывшую соседку-узбечку по нашей дружной махалле. Мы раньше часто встречались с ней на различных мероприятиях. Она всегда была очень веселой, этакой заводилой, хорошо танцевала. Увидев, что я пришел в себя, добрые люди засуетились, поднося ко мне кто что может из прибереженных скудных запасов продовольствия…
Сегодня, спустя 20 лет после тех трагических событий, названных «ошскими» (теперь уже, с позиции дня, с постфиксом 1, поскольку мир теперь потрясен «ошскими событиями-2»), моей родиной стал соседний Узбекистан. Мы и сегодня не теряем друг друга из виду – четыре узбекских матери, потерявших в той кощунственной войне без правил своих детей и мужей, и трое киргизских мужчин (те двое подростков и я), счастье которых также беспощадно разрушил межнациональный передел, спровоцированный сытыми нелюдями. Саман и Асрал выросли, обзавелись семьями, и для всех нас они стали общими детьми. Мы все друг для друга – кровные родственники, которых породнила общая беда, – ведь те, кто прошел через ад людской ненависти, как никто другой умеет ценить мир и дружбу.
Я знаю точно: на свете существуют всего две национальности – богатые и бедные. Не бывает и плохих народов – есть плохие их представители. И для того, чтобы раздуть масштабный конфликт, нужны деньги, очень много денег, которых нет у простого большинства.
Но также ясно, как божий день, что при любых межэтнических столкновениях главной мишенью и с той, и с другой стороны становятся самые рядовые граждане страны, многочисленная гибель которых с высоких трибун преподносится как неизменно-обязательная статистика. И только в том случае, если в инциденте пострадает хотя бы один человек из высокопоставленных верхов (или их родня), то статданные мгновенно могут «переквалифицироваться» в трагедию государственного масштаба. Вплоть до спущения государственного флага и объявления траура. Но покажите мне хотя бы одного правителя (неважно – из «временных» или «постоянных»), кто когда-либо оплакивал бы преждевременную гибель своих близких в мясорубках, подобных ошским. Такого факта, увы, нет в природе…
http://ferghana-blog.livejournal.com/109725.html